все таким образом, чтобы рота его родственника была бы из числа тех, кто никуда не уходил. Он полагался на него более, чем на всякого другого, и в перевороте столь огромного значения ему было важно знать, что он не будет ни брошен, ни предан. Сен-Мар, совсем молодой человек, каким он и был, знал уже все уловки, приобретаемые при Дворе, он умел уже ловко обманывать и выдавать за чистую правду гримасы и переглядки; потому он счел, что, вместо обещанного Тревилю, ему будет вполне довольно побудить Короля сказать тому те же самые вещи, что он говорил и ему самому. Тревиль, слышавший от Короля такие речи и не один, но более сотни раз, не был этим столь удовлетворен, как предполагал фаворит. Он желал, чтобы Его Величество более определенно объяснился с ним, и таким образом дело затянулось вплоть до его отъезда, и они решили исполнить их план в Немуре. Один ни на что не соглашался, пока, как ему было обещано, сам Король не скажет ему всего прямо, а другой все еще верил, что будет отвлекать его и обяжет сделать дело незаметно, не вдаваясь в особые размышления.
Когда Двор прибыл в Мелен, Тревиль настойчиво просил Сен-Мара сдержать его слово, тот же отослал его к моменту, когда Король будет в Фонтебло. В действительности он поговорил с Его Величеством и даже упорствовал в получении от него согласия, но Король пришел в ужас от его предложения и ответил, чтобы тот не смел и думать, тем более ему об этом говорить; Сен-Мар это скрыл от Тревиля и сказал ему, будто Его Величество ответил, что такие вещи должны бы понимать с полуслова, не вынуждая Короля отдавать подобные команды; именно так действовал Маршал де Витри, когда он освободил его от Маршала д’Анкра; Коннетабль де Люин всего лишь выразил Королю свою уверенность, что Его Величество весьма обяжут, если заставят исчезнуть этого Маршала, кем он имел основания быть недовольным; он не ответил ни да ни нет, но этого было достаточно для Маршала де Витри, кто знал – когда категорически не протестуют против какой-нибудь вещи, значит, на нее согласны.
Боевой кинжал
Тревиль совершенно не удовлетворился таким ответом, и хотя уже были приняты все меры для убийства, он взял свое слово назад тотчас, как увидел, что Король на это не согласен. Сен-Мар, к кому Кардинал по-прежнему продолжал проявлять свое дурное расположение, пришел от этого в отчаяние, поскольку он надеялся, что когда он сживет его со света, он не найдет больше препятствий ни своей любви, ни своей амбиции; потому, упорный в желании отделаться от него во что бы то ни стало, он приказал изготовить кинжал, чтобы убить его самому. Он подвесил его к головке эфеса своей шпаги, как это было в обычае в те времена, чем довольно-таки поразил весь Двор, так как, по правде сказать, этот обычай был введен скорее в расчете на военных людей, чем на куртизанов. Кардинал опасался, он был кем-то предупрежден о его намерении. Это вынуждало его держаться настороже и избегать оказываться, насколько он мог, наедине с ним. Случаю, однако, было угодно, чтобы он дважды попадал в такое положение, но, вопреки его решимости, этот фаворит всякий раз бывал столь растерян, что ему не хватало храбрости взяться за кинжал, а ведь заказал он его специально, чтобы лишить того жизни.
Двор завершил короткими переходами этот вояж, и Кардинал, видя, как Король позволяет себе поддаваться злобным советам своего фаворита, заболел от горя. Так он был вынужден остановиться в Нарбоне, где, уверившись в том, будто умирает, изменил свое Завещание, добавив, что обладает пятнадцатью сотнями тысяч франков, принадлежащими Королю, о каких этот последний ничего не знал; с самого начала своего Министерства он счел себя обязанным сделать этот маленький фонд, дабы помочь в назначенный час нуждам Государства; и так как все это было только на пользу Его Величеству, он надеется, что Король будет скорее более благодарен, нежели возмущен.
Месье де Сен-Мар, кто не посмел отделаться от него спланированным образом, но кто, однако, ничего не забывал, лишь бы его погубить, сделал все, что мог, объявляя этот резерв подозрительным. Он указал Его Величеству, что только страх смерти заставил Кардинала о нем заговорить, и никогда бы он этого не сделал, если бы, как в подобной ситуации, не опасался бы Божьего суда.
Кардинал, почувствовав некоторое облегчение, явился в Лагерь перед Перпиньяном, куда Король прибыл уже несколько дней назад. Это место было осаждено до того, как он туда явился, Маршалами де Шомбергом и де ла Мейере. Но, хотя первый был ветераном, второму досталась почти вся честь за происшедшее. Это не понравилось другому, кто был гораздо более высокого происхождения, и так как он приписал это предпочтение родству, существовавшему между Маршалом де ла Мейере и Кардиналом, он тайно объявил себя врагом, как одного, так и другого. Итак, узнав, что Сен-Мар не принадлежал к друзьям Кардинала, он вошел с ним в секретные связи.
Прибытие Кардинала изменило настроение Короля по его поводу. Так как этот Принц, далеко не постоянный в своих чувствах, как Король, его сын, сегодня, имел ту дурную черту, что последний, разговаривавший с ним, оказывался правым; его доверие внезапно ожило вновь к Его Преосвященству. Правда, Маршал де ла Мейере, кого Король счел нужным пригласить на эту встречу, немало послужил Его Преосвященству для его примирения с Его Величеством. Он заявил ему, что все, о чем разглагольствуют враги Министра, касающееся резерва, о каком я недавно упомянул, было бы даже стыдно подумать в отношении человека, кто всегда приносил себя в жертву интересам Государства; такой секрет должен быть позволен любому Министру, потому что прекрасно известно, когда любой Принц убеждается в том, что у него есть деньги в казне, он же первый приказывает их забрать, частенько вовсе не заботясь о том, не будет ли у него в них надобности в будущем.
С Орлеаном и Буйоном
Маршал, только что взявший Колиур, порт на Средиземном море на мысе Русийона, да еще совсем готовый сделать то же самое с Перпиньяном, сделался еще более убедительным своими действиями, чем всеми резонами, приведенными им в доказательство своих речей. Сен-Мар вошел в такой раж, что голова у него пошла кругом. Вместо того, чтобы ждать, когда Король снова поменяет настроение, по своей доброй привычке, он решил впустить во Францию армию Испанцев. Он знал, что им всегда не терпелось это сделать, лишь бы